Цели и задачи проповеди:
смоделировать ситуацию, способную подвести детей к мысли о ценности собственной жизни, о возможности и необходимости поиска выхода из трудных жизненных ситуаций;
воспитывать чувство уверенности в своих силах и возможностях;
учить преодолевать трудности жизни.
Слово классного руководителя:
Когда ты одиночеством раздавлен,
Разлукой заперт в четырех стенах
И бывшим другом навсегда оставлен,
Упрек обиды не храни в глазах.
Раскрой окно – волшебная прохлада
Осенней ночи обовьет любя
Взволнованное сердце. И досада
Оставит возмущенного тебя.
Аист (А.И.Стовба)
Звучит песня Э.Колмановского на стихи К.Ваншенкина «Я люблю тебя, жизнь…» :
Я люблю тебя, жизнь,
Что само по себе и не ново.
Я люблю тебя, жизнь,
Я люблю тебя снова и снова.
Вот уж окна зажглись,
Я шагаю с работы устало.
Я люблю тебя, жизнь,
И хочу, чтобы лучше ты стала.
Мне немало дано:
Ширь земли и равнина морская,
Мне известна давно
Бескорыстная дружба мужская.
Кл. руководитель предлагает подпевать всем желающим, для этого на партах лежат листки со словами песни.
В звоне каждого дня
Как я счастлив, что нет мне покоя, –
Есть любовь у меня,
Жизнь, ты знаешь, что это такое.
Ах, как годы летят,
Мы грустим, седину замечая.
Жизнь, ты помнишь солдат,
Что погибли, тебя защищая?
Так ликуй и вершись
В трубных звуках весеннего гимна.
Я люблю тебя, жизнь,
И надеюсь, что это взаимно!
Я люблю тебя, жизнь,
И надеюсь, что это взаимно!
Слово классного руководителя:
Замечательные слова, замечательная песня, которая помогла многим людям преодолеть стихию, преодолеть отчаянье в безвыходной, казалось бы, ситуации, вселяя веру в победу над смертью.
Когда у Юрия Алексеевича Гагарина спросили о том, какая его самая любимая песня, он ответил «Я люблю тебя, жизнь…». И не только ответил, но и в порыве неудержимой радости спел ее в космосе.
Интересный случай, связанный с песней поведала газета «Правда». Участник геологоразведочной партии в далекой Чукотке Валя Ровняга попала в сильную пургу. Около трех суток бродила она в пустынной тундре. И, чтобы не уснуть, (сон в данном случае – гибель ), преодолеть страх, усталость, молодая девушка пела свою любимую песню – «Я люблю тебя, жизнь…», и выжила.
Сорок суток четверо моряков на небольшом суденышке, попавшем в корабле крушение, совершенно неуправляемом, носились по волнам океана. Все время они находились без пищи и воды. И когда силы были уже на исходе, они пели «Я люблю тебя, жизнь…»
Я люблю тебя, жизнь!
И жизнь отвечала им взаимностью. А если без взаимности, если удары судьбы сыплются
один за другим, как из рога изобилия? «УМЕЙ ЖИТЬ И ТОГДА, КОГДА ЖИЗНЬ КАЖЕТСЯ НЕВЫНОСИМОЙ», – сказал писатель Н.Островский в своей замечательной книге «Как закалялась сталь» устами своего героя Павки Корчагина.
Но то книга, то литературный герой, хотя и имеющий прототипа – самого автора и его героическую жизнь.
А если не книга, а реальная жизнь с ледяными тисками отчаяния и половодьем надежд, хрупкими лучиками радости и ненастьем новых тревог. О том и пойдет сегодня речь, о героини без геройства, которая в одном из своих писем написала «И пусть завидуют нашему нетерпению жить».
Четырнадцать лет из своих двадцати девяти Тамара Ткачева неподвижна. Фиброзная дисплазия, мягкость костей, страшный, веками не поддававшийся лечению недуг. Он безжалостен даже к лежачим. Любое движение грозит переломом. У Тамары Ткачевой их было более пятидесяти.
Но если бы только такие раны!
Надломилась возможность учиться, дали трещину отношения отца с матерью,чувство близкого человека не выдержали проверки на излом.
Откуда же брать человеку силы для жизни? Где их запас? Почему он не иссякает?
Вечен ответ: потому что не одинок человек. И силы его в тех, кто разделяет с ним его горе. Главная же сила – в ней самой. Не случайно же написала она в одном из своих писем журналисту В.Нефедову: «Пусть завидуют нашему нетерпению жить» (здесь и далее разрядка автора нравственной проповеди).
Немногим по плечу такие слова. Только сильным духом. Тамара Ткачева из таких.
Послушаем, что пишет Тамара в своих письмах. Это не подсматривание в замочную скважину. С ее разрешения журналист В.Нефедов опубликовал подборку их в газете «Комсомольская правда».
По очереди выходят девочки и читают письма:
Письмо 1: Неожиданно поймала себя на мысли, что сейчас, в мае семьдесят девятого, ровно десять лет, как я неподвижна. Десять лет. Тогда мне было пятнадцать, и вряд ли я представляла, что после очередного перелома уже не смогу подняться. Были и до этого всякие ломки, лет, пожалуй, с пяти, но меня у нас в Харцызске, после в Донецке, дедушка с бабушкой делали для этого все, потому я и ходила и бегала. А потом – все. И дальше доктора уже только разводили руками.
Письмо 2: Жизнь сразу разделилась тогда на вчера и сегодня. Оказалось, мне так мало было отпущено, что не успела осознать всей ценности тех светлых дней. Болезнь отняла
все. Видеть и дышать настоящим могла теперь только сердцами друзей. И этого было совсем не мало! Было тяжело, но преград не было. Иногда только, когда очень уж больно, плакала ночью, но эта слабость была секретом для всех. Бунечка, бабушка моя, одна только чувствовала и чувствовала, каково мне.
Письмо 3: Всех приходящих больше слушаю, чем говорю сама. Так выстраивается особая внутренняя жизнь, постоянный самоконтроль, самовоспитание, само
образование. Другим это видеть не нужно. Иначе начинают жалеть. Это недопусти мо, от этого становишься слабее.
Слово классного руководителя:
Школу Тамара заканчивала дома. Крышкой парты служила подушка. Умер дедушка. Бабушке пришлось трудиться за троих. Бывало и холодно и голодно, но преодолевали эти трудности двое сильных духом людей, бабушка и Тамара. А еще друзья. Которые приходили и уходили. Новые приходили вместо них. Сами того не зная, что дарят жизнь, по словам Тамары. Ведь с ними не замечаешь болезнь, потому что окунаешься не только в свои, а и в их заботы.
Заочно закончила университет. Стала мечтать о журналистике. Мечта исполнилась, когда приняли сотрудником в местную газету «Социалистическая Родина». Материалы
собирала по телефону, приглашала людей к себе домой. Первая публикация чуть не лишила последних сил. Она же и удесятерила их.
В восьмидесятом умерла бабушка. Пришлось переехать к родственникам в Зугрэс. Переезд сделал свое дело – снова больница и подтверждение диагноза и невозможность излечения тоже.
Письмо 4: Нет, мы стойкие! Приучила всех к своей силе, теперь хоть и нет ее, а все равно надо, чтобы была. Сцепи зубы и улыбайся. Для чего – не знаю сама. Порою приходят мысли: оставить эту борьбу, забыться, зарыться, пропасть… А сердце – тук! Живое, несмиряющееся. Горе мне с ним. Бедное мое сердце живо только надеждой на Харьков.
Классный руководитель:
И снова летят дни, наполненные болью и отчаянием, радостью и надеждой. Радость – приняли в Союз журналистов. Надежда – вроде бы в Харькове нашли способ лечения ее недуга.
Письмо 5: В Харьков прибыла целой, это уже удача. Обещают провести полное обследование – значит понадобится много сил. Аккумулирую их из добрых воспоминаний и робких надежд. Тут опять важно терпение. У меня оно есть. Я сама – терпение и нетерпение сразу. Не терпится жить, вот и терплю все.
Классный руководитель: И новые разочарования.
Письмо 6: Я не в обиде на Харьков – там искренне хотели мне помочь. Увы, есть-таки на белом свете невозможные вещи – в который раз убедилась в этом. За что же, за что же все это? Хочется элементарно жить. Жить. Я ведь многого не требую. Понимаю, что со мной тяжело. Я все понимаю. Поэтому и бросилась в путешествие по клиникам. Может, случится-таки мое чудо? Мне бы только к работе возвратиться, я завоевывала это право
больше десяти лет…
Письмо 7: Я ведь раньше как определяла свою цену? На столько, на сколько во мне нуждаются. Мне-то были все необходимы, а я им? Меня всегда это волновало. Катастрофа,если человек перестал приходить, звонить, – значит, что-то во мне не так, что-то плохо. Ищу эти льдинки, растаиваю их. Сужу себя строго. Только в последнее время отпустила вожжи. Утонула в своей беде. И все же: мы должны выдержать все. Мы же люди.
Классный руководитель: А бой продолжается. Ежедневный бой за жизнь. Ответ из Кургана, из легендарного института, где собирают людей по частям. Увы! «Рассмотрев Ваше письмо, сообщаем, что лечением имеющегося у Вас заболевания наш институт не занимается».
Письмо 8: Признаюсь, заранее готовила себя к чему-то подобному, но все же где-то жила надежда: а вдруг? Никаких вдруг – лаконично и бесповоротно. Понимаю, что таких как я, много, каждому отдельно, да еще неказенными словами, ненаотвечаешься, но ведь это же как раз тот случай, когда простое человеческое слово или дает больному силы для дальнейшей борьбы, или отнимает последние. Кажется, ко мне теперь подступает второе…
Письмо 9: Пишу из клиники Донецкого НИИ травматологии и ортопедии. Специалисты смотрят и только покачивают головами. Случай редчайший… Неужели и тут от ворот поворот?
Письмо 10: Из клиники перевезли в больницу восстановительного лечения – так начался 81-й. Зима, а название улицы совсем весеннее – Родниковая. Как-то это задело. Занимаюсь гимнастикой, принимаю массаж, ухитряюсь сама умыться… Вновь потянулась к книгам, отвечаю на письма. Написали давние друзья из музея в Шепетовке (Музей Н.Островского), спрашивают, почему молчу. Потому что новых вестей по-прежнему нет….
Письмо 11: Были наши из редакции, фонтан радости! Едва нашли в этой степи. Гостили долго и весело, даже стихи для меня сочинили. Как хочется работать!!!
Письмо 12: Лечения никакого. На нет и суда нет. Лечусь телевизором, смотрю все подряд, но это надоедает: фильмы о производстве так похожи один на другой. Сейчас идет очередной. Где наш Чехов?
Письмо 13: Пошел седьмой месяц моего больничного бдения. Снова смятение души – НИ – ЧЕ – ГО, НИ – КУ – ДА не движется. Что будет дальше – не знаю, и не знает никто. Кажется, больше не могу.
Письмо14: Собрав последние силы, обдумав все и вся, преступив через тысячу сомнений и колебаний, решившись на «пан или пропал», написала большое письмо в Москву, директору Центрального института травматологии и ортопедии академику Волкову. Слышала и читала об их опытах. Прошусь на операционный стол и согласна на любой финал. Ожидаю ответ.
Письмо 15: Как тяжело, когда тает уверенность, тают надежды. Остаются реальнейшие и неизменные койка, окно, полоса света из-за приотворенной двери, и ничего больше. Изо дня в день, из часа в час. Я уверяю себя, что все временно, что это полустанок, что придет
жизнь. А вдруг тупик, а не полустанок? Сама не знаю, откуда черпаю силы. Уже и не наве щал давненько никто: лето… Вот только книги. Не по школьной программе, по курсу серд ца. Еще и еще читаю Николая Островского, Владислава Титова, очерки в газетах о непоко ренных людях, особенно молодых. Знали бы герои, знали бы сами авторы, чего стоят эти строки не мальчикам и девочкам, бегущим по утрам на уроки и лекции, а таким, как я… Нет, мы еще повоюем! И пусть завидуют нашему нетерпению жить.
Классный руководитель:
И вот 26 октября 1981 года. Москва. Центральный институт травматологии и ортопедии. Академик Волков, лечащий врач Зацепин и ассистент Светлана Семеновна Родионова совершили долгожданное чудо. Только чудо это не пришло само собой. Снова боль и отчаяние, страх и надежда. И еще десятки операций, маленьких и больших. Но лучше пре доставим слово самой Тамаре.
Письмо 16: Прочла еще одну книгу о фиброзной дисплазии, труд Волкова. У меня самая
тяжелая форма, когда в большинстве случаев все заканчивается на операционном столе. Почему – объяснение подробное и убедительное. Ненадежны кости не только ног и рук, а и всего тела, даже черепа. А тут наркоз и другие сверх нагрузки. Совсем не хочется умирать – сейчас только думается о жизни.
Письмо 17: Коридоры, повороты, много дверей, одни за другими. Широко распахнулись
последние, взгляд сразу упал на стол, через мгновение я уже на нем. Укол. Боль. Еще укол. Сквозь туман - глаза Зацепина , что-то спрашивает, пытаюсь отвечать, язык не слу шается. Опять сон, сон, сон…Реанимация. Потом уже, много позже, проснулась осознан но. Жива! Утром на первую перевязку приходит Светлана Семеновна. «Ты видишь, нога прямая. И длиннее на пять сантиметров. Там уже не твоя кость. Зацепин – кудесник. Те-перь ждать результата».
Письмо 18: Зацепин всегда рядом и всегда неуловим – живой, энергичный, веселый и удивительно свой. Это говорит о большой человечности при высочайшем профессионали зме. После операции звонит в больницу даже ночами – мы для него беспомощные, страда
ющие, требующие внимания дети. Всех жалеет по-отечески, сердце болит о каждом. Пока не испытала сама, не догадывалась, насколько может один человек отдавать себя другим.
Письмо 19: Состояние такое, что радость уже не раз сменялась отчаянием. А вдруг все напрасно, и остаются чуть прямая, но по-прежнему мертвая, безжизненная нога? Гарантии нет: такая операция, с моей болезнью и в моем возрасте, - здесь едва ли не эксперимент.
Месяца через три предстоят такие же муки со второй ногой. Быть ли этому?
Письмо 20: Картина та же: путь по коридорам, стол, много света, уколы…Очнулась в темноте от каких-то звуков. На соседней кровати плачет ребенок лет трех. Жалобно, обижен-но, так, что сама вскочила бы и побежала успокаивать. Пришла санитарка. Тишина. Сон. Утром вижу Светлану Семеновну, говорит, что все было много труднее, чем в первый раз. И еще не все с этой ногой, будет и второй заход, главный. Перевели в палату. Снова уколы, бред, боли. Несколько раз в день прошу у соседок разрешения постонать вслух – так чуточку легче.
Письмо 21: Зацепину что-то не нравится, хочет оперировать снова и заковать всю по пояс в гипс. Очень неожиданно и жестоко. Целую зиму мечтала выехать на воздух, к солнышку, потрогать зелень. И все это опять перечеркивается – и вновь на неопределенный срок. Где же, где мне уже брать силы? Три дня плачу, на четвертый мысленно беру себя за плечи и встряхиваю.
Письмо 22: Проснулась резко, закатное солнце в окне, гипс едва ли не до ушей, около пояса разрезан – видно задыхалась. Периодически теряю себя, потом медленно обретаю вновь. Все-таки живем!!! В реанимацию по очереди звонят мои спасители. Едва разжимаю зубы: скажите, что хорошо… А разве не так?
Классный руководитель:
Третья осень в больнице. Кто может представить себя на месте Тамары? 1 декабря 1982 года Тамара считает своим вторым днем рождения. В этот день она встала на ноги, пошла. Пошла, конечно, громко сказано. Голова кружится от перемены положения тела через 14 лет. Черепашьим шагом, почти на месте. Но ведь стоит на своих ногах. Однако слово самой героине.
Письмо 23: Восемьдесят третий. Январь. Зугрэс. Учусь всему заново. Препятствием служит любой порожек, половик, оброненный на пол предмет. И все-таки я передвигаюсь. Даже ступеньки учусь преодолевать. Видела бы меня моя бабушка!..
Письмо 24: Потихоньку возвращаюсь к работе. Выручает телефон. По-прежнему страшно хочу не чувствовать себя лишней – теперь это тем более обидно.
Письмо 25: Почти полгода новой жизни – можно подводить и кое-какие итоги. Что же? Когда приехала из Москвы, думала: никогда и ничего не смогу. Все валилось из рук, костыли пережимали вены, руки слабели, ноги горели, ныла спина, каждый шаг – боль.
Аппараты, стягивающие меня от пояса до пяток, жали, терли, врезались до крови, а к вечеру превращались в пудовые. Но постепенно все отступало. Научилась и приспособи-лась сидеть, ходить, даже не цепляя за половики. Сначала тетрадку, а потом и книгу привыкла носить в руках. Теперь стираю, мою, готовлю, когда это необходимо. Каждый новый эпизод на этом пути – как победа. Думаете, легко поднять картошку с пола? Изобрела метод, поднимаю. А кастрюлю нести? Ношу. Радуюсь каждому новому «могу». Опять нетерпение жить – пусть завидуют ему все, кто этого не понимает. Конечно, кости протестуют, даже подводят порой. Но что еще помогает? Все, что осталось за плечами.
Письмо 26: Сегодня впервые была у самого моря. Азовское побережье – сплошной песок,ходить тяжело. Но я иду. А сильный ветер с моря – прямо в лицо.
Классный руководитель: Дай бог и всем нам: не бояться сильного ветра в лицо и еще и испытывать радость, оттого что идешь, можешь идти навстречу ветру!
